Гена никогда не думал, что снова окажется в детской поликлинике, знакомой ему до боли.
Каждый ее уголок будил в нем давний страх уколов и желание уткнуться в маму. Мама уж много лет отдыхала на том свете, и уколы более не угрожали его заднице, возродившись в новом статусе: Гена приехал сюда подписывать договор о поставках шприцов.
Заведующая, Лариса Виевна Клякошапская, как водится, опаздывала, и Гене пришлось ждать ее вместе с маленькими пациентами и их мамами, постепенно наполнявшими коридор. Все они были на одно лицо — ненакрашенные мамы и капризные, визгливые дети. Гена смотрел на них, вертя в руках нефритового крокодильчика (шуточный амулет, подаренный когда-то отцом), и уныло думал о двойственности родительского долга: «дети — это вроде бы и хорошо, но...»
Но вдруг раскрылась коридорная дверь, впустив новых посетителей, и Гена забыл о своих философских раздумьях.
Это была очередная мама с сыном лет семи. Мама была очень молода. Одной ее гибкой фигуры было достаточно, чтобы взгляд прилип к ней — но, кроме того, было и другое.
Высокая — не ниже долговязого Гены — черноглазая, краснощекая, женственная до щекотки в яйцах, она вплыла в серый коридор, как радуга. На шее, на руках и пальцах ее сверкали гроздья цветных, причудливо-выгнутых украшений; густо-синее струящееся платье окутывало ее до самых ступней, мелькавших уточками под юбкой. Удивленный Гена заметил, что они босые, будто незнакомка шла по лужайке, а не по больничному коридору. Длинные волосы, черные, прямые и блестящие, падали ей на спину и плечи, спускаясь почти до пояса. Из широкого выреза выглядывали огромные налитые груди, белые, как булки, распирая сосками тонкую ткань.
Двигалась она плавно, будто у нее на голове был кувшин с водой. Было в ней что-то скользящее, бархатное, томно-кошачье. На ходу она смотрела под ноги, опустив длинные ресницы, и улыбалась так, будто стеснялась своей красоты. Пройдя с сыном к скамейке, она усадила его и села рядом с ним.
Позабыв о приличиях, Гена пялился ей в лицо, нежное, округлое без полноты, с пухлыми чувственными губами и неизменной улыбкой, как бы говорящей — «я не виновата, что я такая красивая».
«Сколько ей лет? Двадцать один? Двадцать три? Когда же она родила?» — думал Гена. Мальчик молча уселся на сиденье рядом с ней; та достала из книги книжку в яркой цветной обложке, раскрыла ее и стала читать ему: