Итак, проба пера ни на что не претендующая.
Она сидела передо мной на стуле. С распущенными по плечам черными волнистыми волосами, знакомыми только с лучшими шампунями. В цветастом хлопковом халате на трех пуговицах. На ногах были милого розового цвета теплые носочки. Я смотрел на нее снизу вверх. На крепкие икры, на круглые коленки, на полные бедра, по большей части скрытые подолом халата. Ее грудь тяжело вздымалась, она тоже не отрывала взгляда от меня.
Я опять склонил голову и поцеловал ее в крепко стиснутые ступни прямо сквозь ткань носков. Я опять заныл, застонал, как надоедливый школьник, которым и был.
— Ну, пожалуйста, ну, мамочка, ну пожалуйста, ну, дай мне...
Она передернула плечиками. Это был жест и раздражения, и желания, короче, игра...
— Сынок, неужели твое противоестественное желание так нестерпимо?... Может быть ты сможешь потерпеть? Ебать маму это так вульгарно... Она ведь не может тебе сопротивляться... Если любимый сын просит лечь под него, мама вынуждена согласиться... И что, ты воспользуешься своей властью и выебешь меня?
— Да, да! — захрипел я, пуская изо рта слюни, — только дай, умоляю!..
Мама вздохнула.
— Ну что же с тобой делать, нетерпеливый...
Она встала и пересела на диван, я пополз за ней следом, потом поднялся и завис над диваном во весь свой неслабый рост. Время унижений прошло, настало время побед. Мама, глядя на меня с деланным испугом, медленно расстегивала пуговицы на халате. Мощная люстра под потолком безжалостно высвечивала все. Пышную обвисшую грудь, сдерживаемую только чашечками лифчика, мягкий большой живот. Лямки белых трусов врезались в жирные бедра мамы, оставляли красные шрамы на ее нежной коже. Надо было срочно ее спасать.
— Ты все еще хочешь меня, такую жалкую, — жалобно спросила мама, не отрывая жалобного взгляда от моих штанов с вздыбленной в паху тканью.
— Очень, мама, хочу. И сейчас ты это почувствуешь.
Я нагнулся и, схватившись за лямки, стал стягивать с мамы трусы. Она изящно приподняла свою толстую попу, а потом опустила опять на диван, и сладострастно заерзала ею по простыни, покрывающей наше ложе любви.
— Мне так страшно! — сказала мама и закусила губку, как бы в задумчивости. — Он у тебя такой большой!
— Неизбежного не отменить. Ложись!