Евгений Александрович задремал у телевизора. Такое уже частенько стало случаться с ним, когда после напряженного трудового дня он, выпив и плотно поужинав, безразлично созерцал нечто мелькающее на экране своего «ящика». Немецкой породы рослая овчарка «Нерта», увидев, как безвольно склонилась вниз голова хозяина, тихо отошла от его кресла и легла на коврик у порога входной двери. Она поняла, что хозяин отдыхает, и никто не вправе беспокоить его.
Евгений Александрович в свои шестьдесят был холостяком. Жена оставила его, когда ему было еще сорок. С тех пор он так и жил бобылем. Уволившись со службы в сорок пять, он поступил в одну из небольших фирм на, как он считал, не пыльную работу, решив, наконец, расслабиться и пожить в свое удовольствие. Он решил наверстать упущенное время, коим считал бесцветную и унылую службу в отдаленных воинских гарнизонах бывшей великой страны. Служба там крутилась «чертовым» колесом с утра до ночи и, зачастую так его выматывала, что, придя домой, у него только и хватало сил, что поужинать и завалиться в постель. А утром, ни свет, ни заря, нужно было снова бежать к машине. И так из года в год без выходных и проходных. Детей у них не было, и жена, плюнув на такого, так называемого мужа, ушла к другому. А случилось это как-то после одной из вечеринок.
— Слушай! На Новый год ты-то хоть будешь дома? — спросила она.
— К одиннадцати подгребу, а что?
— К нам в гости напросились Смирновы.
— Раз напросились, то готовься...
До Евгения Александровича доходили слухи, что его рыжеволосая Зина давно не равнодушна к своему начальнику, высокому, сухопарому Смирнову. У Смирновых в семье не ладилось со дня свадьбы. Будучи курсантом одного из военно-морских училищ, его ловко окрутили с женщиной старше его на пять лет. В те далекие времена это просто делалось. Заботливый офицер-папаша, упоив молодого курсанта, помог ему прилечь рядом с горячо любимой доченькой-перестарком, а наутро ультиматум: «Женись, молодец, или вылетишь из училища». Тогда многие попадались на эту удочку, и потом терзали друг друга целую жизнь, боясь быть осужденными за «моральное разложение». Попался на этот крючок и молодой Смирнов. Вот почему потом он изменял своей половине на каждом шагу, не скрывая от нее своего волокитства. Но та не ревновала, не плакала, не упивалась с горя, как это делали другие, целуясь с рюмкой. Она знала, что виновата, а посему стойко и безропотно несла свой нелегкий «крест».