Затем он приказал ей сесть и выучить стихотворение по литературе к завтрашнему дню. А через полчаса он проверит. Наташка, рыдая, села и начала зубрежку. Это давалось ей, с непривычки, с большим трудом. Через полчаса вошел Николай Иваныч и заставил ее рассказывать стихотвеорение. Она запнулась пару раз, за что он стустил с нее штаны и сказал, что больно наказет ее пряжкой пятьдесят раз. Он привязал ее к дивану, и руки, и ноги были связаны. Через десять ударов Наташка уже шептала номера ударов, так больно ей было. Через еще двадцать, она просто захлебывалась рыданиями, и пропустила один раз. Тогда Николай Иваныч добавил ей десять ударов. К 50 она пыталась увернуться от ударов, которые оставляли красные полосы на ее заднице. Последни десять она уже орала: «Пяаааатьдесяаааат аааадииииин!!! Ааа!» и так далее. К шестидесяти он заставил ее поцеловать ему руку за урок, и дал ей еще полчаса на подготовку стихотворения, общав повторить экзекуцию, если она еще его не вызубрит, как «свои дурацкие пошлые песни», имея в виду современную молодежную музыку. Наташка, через полчаса, быстро и четко рассказала ему стих без ошибочки, и, как вознаграждение, он засосал ее в губы. Наташка легко и умело принимала его язык у себя во рту, и он подумал, что там побывал не один десяток чужих языков.
Потом он заставил ее зубрить геометрию и помог ей с алгеброй. Уроки были закончены. Он дождался родителей, которые, как всегда, пришли в девять, и ушел, шепнув Наташке, чтобы не забыла прилично одеться и следовать правилам назавтра. И он ушел. Спала Наташка на животе, вспоминая то странное ощущение сильной боли и сильного возбуждения, когда не понимаешь, что сильней...
На следующий день она одела джинсы и кофту, и пришла домой даже раньше положенного срока. Она получила пять по геометрии и по литре, и сказала, что учителя жутко удивились из-за смены имиджа и отличных оценок. Когда он спросил, как проходили уроки, Наташка ответила, что сидеть было настоящей пыткой.