Уже во дворе моего дома, мама покачнулась на ногах, сильнее обычного, снова весел хихикнув. Чтобы не упасть ей пришлось опереться о деревянную стену дома.
— М-да... Кедровка... Вроде пьётся так легко... А гляди, как пьянит... А эти Божановы такие хорошие простые люди.
Я ничего не ответил. С тоской смотрел на её еле видный в темноте силуэт и думал о том, что невообразимо дико хочу её.
Да. Именно в тот момент, за все эти три дня, что была она здесь с Леськой и Димкой, я, в конце концов, сам себе в этом признался. В том, что испытал с первой минуты, когда мать на пристани сиганула с катера в мои объятия.
Мама вышла из дома едва не на цыпочках и почему-то шёпотом сказала:
— Я всё переживала за них... Они ж озорные... Но нет, спят крепко-крепко..
Я обнял её за плечи:
— Ой, мам, да брось ты. Тут всё население-то, — три офицера и десять солдат. И весь остров-то десять на десять км. Тут и случится-то ничего не может, — я наигранно горестно вздохнул.
Мама хотела уже ложиться, но я сказал, что хочу посидеть с ней на во дворе на лавке, поболтать на ночь. В детстве мы часто так разговаривали перед сном.
Мы болтали о том, о сём минут 15, наверное, а потом мама не понарошку вдруг всхлипнула, прижавшись к моей груди щекой:
— Ой, сынуля... Я ночами не сплю, вся извелась. Господи, вот это удружили мы тебе с отцом. Родное дитя упекли на край света. Я с отцом первый месяц вообще не разговаривала. Но что он теперь может? Ему ведь про твою службу совсем другое обещали. Он как лучше хотел. Ну, чтобы опыта набрался... , — она уже по — серьёзному затряслась в рыданиях. Я, кстати, тоже, затрясся, только не от рыданий, чувствуя, как тесно прижимаются к моей руке её мягкие тяжёлые груди..
— Мам... Ну, перестань... Чего уж теперь-то мне год всего на Точке висеть осталось. Совсем чуть-чуть... Ну, перестань. Ну, пожалуйста... , — я нежно гладил её по длинным светлым волосам.
Она посмотрела на меня, улыбаясь сквозь слёзы, своими чудесными голубыми чистыми глазами. Привстала на цыпочки и легко чмокнула меня в губы.