Жена просила меня простить её за вынужденные встречи с другими мужчинами, не в силах перебороть эффект от той фармакологии, которой пичкала её врачиха! Просила прощения и за те разы, которых ещё не было, но с которыми бороться у неё уже нет никаких сил!
От бессилия хотелось плакать, как мальчишке, и я обнял её, стал целовать, как юный влюблённый, чувствуя во всей этой ситуации с нами и большую долю своей вины за то, что не уберёг, не разглядел беды, не защитил, не вырвал из рук лже-врачей.
Отдышавшись, я горячо шепнул моей любимой:
— Не вини себя, и не мучай, я — вытерплю! Я тебя — не брошу!
Мы снова, как сумасшедшие целовались, и от избытка чувств я начал покрывать тело любимой поцелуями. Ей было сладко, но она просила меня:
— Не надо! Прекрати! Не надо, милый! Не на... — и осеклась, задохнувшись от новой волны возбуждения, обмякла, позволяя спуститься моим поцелуям на грудь, на живот, и шумно дыша, уже сама нежно гладила и трепала мои волосы на голове, шумно дыша, когда она оказалась у неё между ног. Я ласкал мою любимую, нежно беря губами за наливающийся жаром клитор, оттягивая растянутые многими мужчинами до свисавших рюшами нежных лепестков, совсем не понимая того, что этого-то делать нам и нельзя. Я остановился только тогда, когда жена стала с хрипами, негромко рыдать в голос, а таз её начал содрогаться в конвульсиях. Я растерялся, а она из последних сил, с неимоверным для себя трудом, ласково оттолкнула меня от своего тела. Вот только тогда я осознал, что натворил. Она отвернулась, сжавшись в комок, подтянув колени к груди и заплпкала. Её пробирала крупная нервная дрожь.
Минут через десять она перестала всхлипывать, и тихо сказала:
— Зачем?! Ну, зачем!
— Прости! Я дурак! Я не хотел! Прости...
Она затихла, всё в той же позе, а вскоре я услышал её болезненные стоны. Они продолжались и продолжались. Потом услышал:
— Принеси бутылку, любую, с длинным горлышком.
Я был растерян и напуган тем, что сам и натворил, поэтому тут же метнулся на кухню, не зажигая свет. Под руку попалась бутылка из-под шампанского.