А может и в самом деле «с мясом»? В таком случае я напрасно пресанул бабку и теперь придется извиняться, ведь старость надо уважать. Но тут меня осенило: — Что ты мелешь, дура? Так это кожей пахнет, сама себя зажарила. — А ведь и правда, милок! — как ни в чем не бывало согласилась старая, пытаясь отлепить прилипшие к металлической поверхности большие половые губы.
На лопате остался след, напоминавший помадный поцелуй, только в данном случае это были малюсенькие частички крайней плоти старой женщины. Странно, что она еще от боли не корчится. Хотя, вероятнее всего, в шоковом состоянии находится. — Шрам наверное останется — подвел я своеобразный итог, глядя на скисшую старушку. Пенсионерка совсем расклеилась. Держать за секель она не отводила остекленевших глаз от того места, где минуту назад томились пироги с «мясом». В ухе зажужжало. Не хватало вот только слуховых галлюцинаций на сегодня! Но звук не прекратился. На след «поцелуя» села изумрудного цвета муха. Она с важным видом потерла лапки и недолго думая принялась за разжижение частичек плоти. — Села муха на варенье — вот и все стихотворение! — резюмировала бабка.
К вечеру мне с трудом, но удалось немного успокоить старушку. Правда пришлось влить в нее добрый литр сэма. Она еще долго кочевряжилась и канючила: — Деда загубил, а теперь еще и бабку хочешь? Как ты объяснишь мне гибель кормильца? — Эхо войны. — нашелся я. — Да и к тому же это несчастный случай. Бабуля как будто не слышала меня. Она завела старый патефон и под грустные булькающие мелодии принялась вертеть задом. Уж очень ее заводили эти патефоны! Но плясала она не долго и после пары трепаков уже мирно похрапывала кверху дном.
В часах откуковала полночь и на двор опустилась тьма-тьмущая. Зашумел ветрило. В такую погоду хороший хозяин собаку из дому не выпустит, а наш Мухтар жмется бедный в будке. Надо было с этим что-то делать и в моей голове мгновенно созрел план действий.
Аккуратненько за лямочки я принялся стягивать со старушонки ночнушку. Дело живо спорилось, ведь с пьяной бабкой можно не церемониться и поддать ногой, если что. За тем медленно, еще медленней, чем снимал, начал надевать на себя. В этом деле я знаю толк. Эротичность — мой конек! Видок у меня был — ну просто закачаешься! Еще теплая от старухиного тела ночнушка неприятно липла к коже, но этот дискомфорт я всерьез не расценивал. Прильнув к окошку я принялся выглядывать Шарика. Тот как лежал сиднем, так и смотрел всё в сторону хаты.