Мы пошли с мамой в красный уголок. Я сразу вынес, заказанные заранее маме, диски и жрачку дедам. И пошёл к маме. В серой, тяжёлой жизни в армии она могла пожалеть и утешить меня, что служба быстро прлетит. Я ей рассказывал, как служба, как мы живём здесь, чему нас учат. Но я никогда не рассказывал ей про дедовщину в части и её суровые законы. Через полчаса к нам в уголок заглянул дежурный по роте и позвал меня. Я вышел и увидел двух дедушек — Казака и Мамеда. Я удивился вынес вроде всё, что им обещал.
— Сейчас пойдёшь в курилку и будешь курить пока тебя не позовут понял.
Приказы дедушек в казарме не обсуждались, поскольку их невыполнение грозило долгими издевательствами молодому солдату. Они навстречу мне нырнули в красный уголок, а я побрёл в курилку курить, как приказали. Я успел выкурить одну сигарету, прежде чем в курилку вошёл дежурный по части — майор Пономарёв и удивился:
— Ничего себе к ниму мать приехала, а он здесь вкуривает сидит, нука бегом к матери. —
Я сорвался в уголок. На входе встретил как я понял стоящего на паливе ещё одного дедушку. Я ему изложил ситуацию и он нехотя втолкнул меня внутрь.
Внутри была напряжённая картина. Мать была опрокинута на спинку дивана. Её юбка была задрана, сапоги с колготками и белыми трусиками валялись на полу. Мамед держал её за руки прижимая к спинке дивана, а Казак дрявил рукой её киску. Одной рукой он держал её ножки широко раздвинутыми, а второй с ужасной быстротой натирал её в киску двумя пальцами, как будто пытаясь добыть из неё огонь или как пила, пилящая её изнутри к пупку. Иногда плюя на пальцы, чтоб сломить последние остатки сопротивления в большой киске моей мамы. Она была прижата к спинке дивана, глаза сужены, рот был открыт, она часто и тяжело дышала всё её тело было выгнуто от напряжения, полученого от борьбы и от бешенного натиска двух долбящих её пальцев, безраздельно властвующих внутри её киски.