— Да ладно, ответь ему,... если он так хочет знать — лёгкая улыбка, и в лицо ему ударил выдыхаемый сладковатый дым марихуаны.
— Хорошо, хочешь... ? Да, просто так, отпускаем, точнее выкидываем. Можешь делать, что хочешь, жить как, жил до этого,... если сможешь, — короткая ухмылка, — Или искать новую жизнь... нам надоело здесь торчать... полгода... да кому угодно надоест...
— Уже полгода? Я здесь полгода? — И тут же прикрыл глаза, и напрягся в ожидании так и не последовавшего удара, привыкший за всё время пребывания в бункере к ежедневным побоям.
— Точнее 7 месяцев... примерно... расслабься малыш, это прощальный разговор, может потом, будешь вспоминать, и скучать... не хочется, чтоб он запоминался с плохой стороны, не бойся, больше не будем тебя бить, — прохладная женская рука нежно скользнула по его щеке. — Ты только не пытайся убить себя, у тебя ещё всё будет хорошо, мы дарим тебе твою жизнь, а с прощальными подарками надо обращаться бережно. Ты хочешь что-нибудь ещё спросить?
— Помоги ему, — уже обращаясь к стоящему рядом светловолосому парню, который после этих слов, взял в руки цепь, и небрежно потянув, помог ему встать с пола на колени.
— Почему,... зачем это... зачем всё это? — после непродолжительного молчания почти простонал он отрывисто тихим, запинающимся голосом.
— Всё это? — произнёс, в издёвке растягивая слова, молодой человек, до этого бивший его по лицу, и который при первой их встрече представился «Твой Господин», и которого он с тех пор обычно так и звал. Обводя жестом руки вдоль голых, холодных стен, увешанных креплениями, цепями и крючьями, а так же стеллажей, заваленных разнообразными приспособлениями для удовлетворения их садистских, содержащих сексуальный характер прихотей.
— Нам так захотелось,... нам просто было скучно,... Хотелось держать в руках человеческую жизнь... как нить, которую так легко порвать... в любой момент. Заглядывать тебе в глаза, когда тебе больно, когда ты на грани... слушать крики мольбы, и шёпот обессиленных губ, видеть дрожь трясущихся от холода и боли пальцев, кровь, смешанную со слезами, и спермой на твоём лице, когда ты как собака скулишь, и жрёшь из миски. И уползаешь на грязную подстилку в зассанном и заблеванном тобой же углу, забиваясь там, в жалкий дрожащий комок. Это извращённое наслаждение, но всё же ни с чем несравнимый кайф.