Пока она слабо протестует, я просовываю руку ей под юбку и обхватываю пальцами её поросшую густой шерстью мохнатку, нащупываю отверстие и просовываю туда палец. Вначале сухая (Жора говорил, что так у всех пылких женщин), щель под его воздействием быстро увлажняется, а клитор твердеет.
— Да что это на вас нашло?... Вы мне делаете больно... Прекратите! Вдруг мой муж об этом проведает?
— Он что, где-то тут рядом?
— Нет, но вдруг по какому-то делу появится здесь... Да и золовка может заявиться... Хватит!... Нас сейчас кто угодно может потревожить — ваша мама, хозяйка... Они давно уже на ногах... Лучше сделаем так: я вернусь сегодня вечером, мой муж уедет в Москву на два-три дня...
С этим обещанием я её отпускаю и, облачившись в Жорин халат, сажусь пить кофе, а она принимается убирать мою постель.
— Как вас зовут? — интересуюсь я. — Расскажите о себе.
— Сима.
— А полностью?
— Серафима Сергеевна. С молодости работала у Марии Александровны горничной, а мой будущий жених был лакеем у Константина Константиновича, её мужа. Он был тяжело ранен на войне, контужен, у него отрезали ногу. Хозяева взяли его к себе обратно, а так как управляющего забрали в армию, стал исполнять его обязанности. Теперь у него неплохие сбережения, так что вместе с окладом — его и моим — могли бы жить и сами по себе... Но привыкли к такой жизни, прилепились к Ульманам...
— А где ваше жильё? В деревне?
— Ну что вы! В соседнем доме. Взгляните в окно: верх из пяти комнат хозяева обычно сдают на лето дачникам, только в этом году ни с кем ещё не удалось сговориться; а в полуподвале — мы с детьми...
— И сколько же у вас детей?
— Трое: мальчик 10 лет и две девочки 11 и 13 лет... Вы допили кофе? Ну давайте я отнесу чашку с блюдцем на кухню.
— Итак, до вечера?
— До вечера.
После завтрака я уединяюсь в библиотеке и принимаюсь за чтение мемуаров Казановы. Но это увлекательное занятие прерывается мамашей, тётушкой и хозяйкой, зачем-то заглянувшими туда и выразившими крайнее удивление тем, что я в такую хорошую погоду сижу здесь:
— Почему ты не в купальне?