Он хотел ей это предложить, вроде как посоветоваться с ней, но вышло таким тоном, словно он приказал это ей сделать. Приказал матери лечь в его постель. Игорь даже осёкся.
Мама как-то вздрогнула, вроде как даже поникла, странно взглянула на него, каким-то непонятным робким взглядом.
— Ты, правда, этого хочешь, сын?, — тихо спросила она.
Игорь сел на кровати, и внезапно ощутил, что вроде как, даже протрезвел. Даже бодрости и задора прибавилось. Вот она, значит, знаменитая оленическая медовуха, — быстро хмелит, но и быстро отступает. Игорь уж было начал матери объяснять, что эт он предлагает просто ей, чтобы было где всё семейство Яромиров в доме расположить. Но мама, вдруг, накрыла его рот горячей ладошкой, и порывисто встала.
Она смотрела на сына сверху вниз, и, вдруг потупившись, как-то стыдливо опустила глаза в пол.
— Сын... Ты хочешь, чтобы твоя мать возлегла с тобой в твою постель?, — прошептала мама, сбиваясь с голоса.
Игорь ничего не понимал. Но было что-то странное в голосе и в этом поведении матери.
— Да, мам, — просто сказал он, пожимая плечами, — а ты против?
На миг мать подняла глаза. В них таилась какая-то непонятная горесть и злость.
— Нет, сынок... Ты глава семьи... Разве смею я перечить тебе?, — вздохнула мама, снова с какой-то едва заметной злостью, — я чувствовала, что рано или поздно ты этого захочешь.
Игорь оторопело смотрел на неё.
— Мама... Что ты?
— Что мама?, — насмешливо спросила мать, — это уж тебе решать, перед тем, как лечь с тобой — снимать мне трусики или нет? Тебе решать, кем я должна прийти в твою постель, — матерью или женой...
И, словно, в подтверждение своих слов, она поддела руками подол своего праздничного сарафана и медленно потянула его вверх, обнажая стройные ножки и бёдра, пока не показался краешек ажурных греческих (на Руси таких не ткали, и греческие купцы торговали ими за огромные деньги) беленьких трусиков.
Игоря бросило в жар. Ни бельмеса он не мог понять, что это происходит с матерью? Господи, лишку что ли она выпила сегодня или шутит так? Но он не мог, против воли, оторвать глаз от её стройных белокожих ножек, его манила белизна маминых ажурных греческих трусиков. В горле стало сухо, он чувствовал, как напрягается и каменеет его член.