Момент экстаза приближался. Я чувствовал ее срывающееся дыхание, видел, как она закусывала губы, и выгибала спину. Но свой победный стон, стон истинного удовольствия и наслаждения, она утопила в поцелуе, слившись со мной, и став со мной практически одним целым. Я чувствовал, как сокращаются стенки ее вагины, как впиваются ее пальцы мне в спину, и с какой жадностью она прижимается к моему рту.
Я не отставал от нее. Я чувствовал, как в глубине меня зреет наслаждение, и как медленно оно подбирается к свободе, пока я двигался все быстрее. Наконец, выплеснув сок любви, я содрогнулся в конвульсиях удовольствия, и еще долго двигался по инерции, не до конца освободившись от пут страсти...
... Когда мы оделись, Людмила заявила:
— Тебе пора...
— Что? — переспросил я.
— Вань, домой тебе пора.
— Может, быть, мы договоримся, о нашей новой встрече? — с надеждой спросил я.
— Давай поговорим об этом после каникул, хорошо?
— Ну, давай, — я согласился.
На прощание она наградила меня страстным поцелуем взасос, и мы расстались. Я, не заходя обратно на дискотеку, пошел домой.
Но после каникул мы так и не встретились. «Рассчиталась» — таков был официальный ответ учительского состава нашей школы. Эта новость была для меня словно нож в сердце, но, тем не менее, мне пришлось ее как-то пережить. «Историчка», после ухода Людмилы проработала в нашей школе недолго — месяц, не более. Причины их расчета для меня были ясны, остальные не предавали этому большого значения, а большинство учеников после ухода нашей «исторички» вздохнули свободно.
Я не знал, где живет Людмила, как найти ее, а даже не представлял, как это можно узнать. Я отчетливо давал себе понять, что наш союз с нею, даже если бы и состоялся, то не имел успеха: слишком большая разница в возрасте, разный социальный статус и прочие предрассудки, которыми наделено наше общество, не позволяли быть нам вместе.
Но тем не менее, Людмила — это лучшая женщина, с которой я когда либо был.