собственный страх, стать никому неприметным червячком, живущим где-то глубоко-глубоко под землей, жрущим отходы чужих жизни, жрущим чужие отходы, еще горячие фекалии девственниц, понос пленных детишек, кровавое говно миссис Овамо, отказывающимся от насилия над другими, от насилия над тобой, от насилия над собой, от проклятого самонасилия, от вождя, от коммунизма, от фашизма, от Северной Кореи, и тогда в душе порождается космос, космос от проклятого себя, от своей прокаженной души, замерзшей в этом вселенском холоде, испортившим нос этим второсортным наркотиком, хибомом, трупной вонью, которая повсюду, везде, в нас, в зажравшейся приглаженности, в стремлении питаться этим говном, этой вселенной, этим холлом, этой сжирающей пустотой, пустотой, пустотой, пустотой...
Раздался звонок, зазывающий в тесные стены кабинетов.
Призрака передернуло. Воспоминания порождали в нем черный огонь, болезненно выжигающий ошметки души.
Даже смешно...
— И так дети, — сказал Воронов, встав из за стола. Голос у него был твердый, но тихий. — Меня зовут Ицюри Воронов Ли Сакко. Но можете называть меня просто Воронов. Сегодня у нас, — слово «нас» он выделил особенно твердо, — первый урок нового предмета, включенного Министерством Образования Кореи в программу и одобренного вождем. Урок называния Танатология.
Отличница Имари первой подняла руку.
— Да, — кивнул Воронов, — спрашивай.
— А что мы будем проходить? — Имари поправила свои темные, собранные в тугую косу волосы и заинтересованно посмотрела на учителя. — Да, и что такое Танатология? Это какое-то русское слово?
Тот улыбнулся, и высоко задрав голову, закинул руки за спину. Принял эдакую позу командора.
— Танатос это не русское слово, не беспокойся. В переводе оно означает «смерть». Ее-то мы и будем проходить.
— Что-что проходить? — изумилась Имари.
Со второго ряда послышались тревожные шепотки.