Я искусничал, брал дедушкин хуй ртом, но не сжимал губы вокруг его ствола и вращал своей башкой, сначала по часовой стрелке, потом обратно. Моя голова совершала свободные круговые движения, а дедов хуй поочередно касался различных внутренних поверхностей моего рта. Дедушка, вздрагивал, я чувствовал ему нравилось. Потом стал тереться влажными губами по линии уздечки из стороны в сторону. Поделав это, стал упражняться с глубоким захватом члена, заключая ствол в плотное кольцо губ.
Мне хотелось быть для него разным или он хотел этого, а я был лишь исполнителем его воли. Мои губы немели, я выдыхался, голова покруживалась и я осмелился попросить дела дать мне отдохнуть, нет вроде отпустить, пощадить... Да — да, именно пощадить.
Я не видел я затылком чувствовал, блаженно-повелительную улыбку деда. Все же я как-то понял, что он велел мне немного передохнуть, попить водички. Клянусь, он не говорил ни слова.
Не вставая с колен, я попил. Слава богу все закончилось, твердил я про себя, но я себя обманывал. Глядя на этот чудовищных размеров член (или все так мне казалось, как говорится «у страха глаза велики»), я получил команду скидывать портки, именно скидовать портки. И я подчинился, все глубже падая в бездну чуждого мне греха. Сняв штаны на мгновение застыл, не зная, что делать. Повернулся спиной к деду. Дед тоже встал, я ощутил его чесночное дыхание на своей шее. Ростом дедушка был немного пониже меня. Он взял меня за талию, задрав тельняшку, я почувствовал его широкие мозолистые ладони. Вздрогнул. Волшебное прикосновение. Прямо стоя член деда задвигался между моими ягодицами, плотно так, прижавшись, как между женскими грудями. Мои ягодицы, как — бы хоть и жалко, но пытались обнять ствол, он воистину был огромен. Недолго это продолжалось и его рука оказавшись между мои лопаток, указала мне позу. Я собачкой прыгнул на спальное место и занял позу раком. Что было дальше, не для слабонервных.
Дед не нагибаясь смачно харкнул мне на очко и начал покорение без боя моей второй чести. Вхождение было жутко больным, хоть и бережно медленным. И снова выступал уже в роли пассивного «раба» или «наказуемого», и меня, почему-то стало мучать, неосознаваемое чувство вины. Я вскрикивал, что-то бормотал. Дед был непреклонен, дед меня драл.