Алька торжествующе улыбнулась:
— Ага! Я знала, что тебе понравится!
Пока она одевалась, я взял мобилку, вышел в сеть, набрал «александра никольская»... и присвистнул.
— Фьююю... Яркая звезда на театральном небосклоне, надежда российского театра, ведущая актриса, премия такая-то, премия сякая-то, встреча с Путиным, с Меркель, с Депардье... Джульетта, Дездемона, Нина Заречная... Фан-клуб один, фан-клуб другой, группа вконтакте...
Дверь открылась, и в кухню вошел шут. Точнее, половина шута.
Сверху и до пояса это был шут — в парике, в гриме, с забеленной кожей, в трико и в перчатках. А снизу, от бедер и до ступней это была просто голая девушка с алой лоснящейся пиздой.
— Приветствую, почтеннейший, — сказал шут. — Я решил, что так будет эффектнее...
Его веселый понарошный голос дрожал то ли от смущения, то ли от похоти, то ли от того и другого вместе...
Это было невыносимо. Я встал, подошел к нему, опустился перед ним на колени, обнял за голую попу и стал лизать ему пизду. Потом подтолкнул стонущего шута к сиденью, завалил его навзничь и сделал то, о чем мечтал все эти дни — облизал босые ступни, обсосал каждый нежный пальчик, каждую соленую ложбинку, вынуждая Альку брыкаться и плакать от щекотки. Потом влез на нее — и стал долбить так же сильно, как в первый раз.
— Ииии! — пищала Алька. — Ииы! Иииыы!..
Подо мной сверкали две улыбки — нарисованная и настоящая. Из накрашенного рта высунулся язычок, и я жалил его своим языком, и мы лизались вытянутыми языками, чтобы не смазать шутовскую маску...
— У тебя такая грива раньше была... — говорил я, задыхаясь. — Я видел в сети... Даже жалко немножко... Хоть Алькина стрижка тебе здорово идет...
— Это еще что... — ответила мне цветастая мордочка. — Вот если мой проект осуществится... а это такая замечательная постановка... долго рассказывать... тогда мне придется покрасить волосы в голубой...
— Что? — взревел я. — А парик?
— Нельзя парик. Это не то. Долго рассказывать...
— Не смей! Слышишь, не смей! Я как отец тебе запрещаю! — орал я, яростно проебывая ее до самой матки...
***
На свадьбе Алька уже была голубоволосой, как Мальвина.
— Ты добилась своего, — говорил ей я. — Я спонсировал твою постановку, и я поверил, что ты моя дочь. Теперь уже не отвыкну от этого никогда...
Каждую неделю мы летали друг к другу в Москву и обратно. На это уходила чертова прорва денег, но я не мог оставаться без Альки больше двух дней, и она без меня тоже.