Петька поначалу даже чуть растерялся, но тут же вспомнил, что, когда они были весной, ключ от кухни-времянки бабка вешала на гвоздь, вбитый в стенку сарая, и, кинувшись туда, ключ там обнаружил; это совершенно меняло дело! Петька открыл кухню-времянку и перво-наперво заглянув в холодильник — в холодильнике были яйца, масло, сыр, стояло в банке молоко... ну, и чего он растерялся? На грядке Петька сорвал два молодых, в острых пупырышках огурца... хлеба в хлебнице не было, но магазин был рядом, буквально через дорогу — Петька сходил в магазин, купил на последние деньги батон... и через двадцать минут он уже ел яичницу, совершенно счастливый и очень даже довольный собой, — он, Петька, чувствовал себя полным хозяином своей собственной судьбы... Бабки не было, а между тем незаметно стемнело — и над селом опустилась ночь; в сарае Петька обнаружил раскладушку — ни простыней, ни подушки, ни какого-либо покрывала не было, и Петька, поставив раскладушку под яблоней, улёгся спать, не раздеваясь, — сон спеленал его в ту же минуту, едва он лёг... и проспал Петька до самого утра, не замёрзнув и ни разу не проснувшись... Утром бабка не появилась, и Петька позавтракал в одиночестве — с остатками батона попил молока, потом полил грядки с огурцами и помидорами, и еще — полил цветы в палисаднике, — к обеду все дела были переделаны, и Петька откровенно заскучал... О доме он совершенно не думал — в нём уже не горела «жажда мщения», и душа его не требовала сатисфакции, и вообще... вообще — Петька чувствовал себя «человеком мира». Зато о Мишке он вспоминал несколько раз — Мишки ему явно не хватало... К обеду Петька сообразил, что, прочитав записку вечером, отец, возможно, уже едет сюда — за ним, а это в Петькины планы никак не входило, и, наскоро вымыв сковородку и убрав в сарай раскладушку, он замкнул кухню-времянку, повесил ключ на гвоздь и заторопился на вокзал — у бабки оставаться было опасно...